Веры растерялся, надавил на следствие. Но это вопрос решаемый. А что касается наследства, то тебе понадобиться хороший адвокат, чтобы не утонуть в правовой казуистике. О деньгах тоже не беспокойся. Можешь на меня рассчитывать. Потом сочтёмся.

– Спасибо! У меня пока есть.

– Что же касается дела по существу! – Выражение лица Пашина из приятного сделалось жестким, а голубые глаза стали непроницаемыми. – Не суетись! После смерти Веры, люди, которые это затеяли, себя проявят! Иначе их комбинация не имеет смысла.

– Люди?

– Ну, да. Люди! Без сообщников тут не обошлось. Веру нужно было выследить. Нужно было знать, где ты и чем ты занят, чтобы рассчитать время и расправиться с ней так, чтобы обвинили тебя. Неувязок и без того получилось предостаточно. Хотя бы с твоими свидетелями на озере. Так что подожди, эти люди проявят себя. Но пусть этим занимаются те, кому за это платят. А ты, Анатолий, подумай о более серьёзных вещах!

Пашин замолчал. Я уже обратил внимание на его манеру возвращаться к главной теме исподволь. Поэтому, когда мы неспеша вошли в Большой Патриарший переулок и остановились у двухэтажного особняка, где Пашин рассказал мне печальную историю жизни и смерти армянского богача и мецената Николая Тарасова, одолжившего денег Немировичу-Данченко, когда труппа театра застряла в Германии – дядя мецената некогда владел этим особняком – я слушал в пол-уха и ждал продолжения темы.

Наконец, Пашин проговорил:

– Толя, а ты не думал заняться чем-нибудь более серьёзным, чем то, чем ты занимаешься теперь. Скажем, продолжить дело отца!

– Вы о журналистике? – помедлив, уточнил я.

– В медийном бизнесе у Владимира Дмитриевича были надёжные партнёры. Для работы с ними ты пока еще сыроват. Но это дело наживное. А что ты скажешь о политике? Для начала не хочешь попробовать себя помощником депутата Думы. Познакомишься с людьми. Обрастёшь связями.

– Я не интересуюсь политикой, – осторожно, так, чтобы не обидеть собеседника, ответил я. – Более того, у меня нет никаких политических убеждений.

– А это, Толя, не имеет значения, есть у тебя политические убеждения или их нет. Это даже хорошо, что ты не связан никакими политическими догмами. Твой отец тоже чурался политики. Человек он был противоречивый, но он прекрасно понимал, что лишь стабильность политической системы обеспечит преемственность власти в стране! Различные точки зрения необходимы для выработки правильного решения. А решение всегда должно быть одно – исключительно интересы государства! Это есть то общее дело, которое мы все делаем!

Мне было не до споров или рассуждений на отвлеченные темы. Мы с бабушкой привыкли полагаться только на себя, поэтому я не доверял прихоти человека, которому вдруг вздумалось бы принимать участие в моей судьбе. Тем более под сомнительным поводом моральных обязательств перед покойным другом. Кроме того, мне казалось, что в Москве все слишком заняты собой и вряд ли кто-то расстарается для другого хотя бы без мизерной выгоды для себя. С меня же Пашину взять было нечего.

Тем не менее я ответил:

– А нельзя просто жить и получать удовольствие от жизни?

– Почему же нельзя? Можно! Но я считаю преступлением для талантливого человека не иметь никаких обязательств перед обществом и даром транжирить свои способности. Особенно, когда есть возможность их проявить. Кому многое дано, с того многое спросится! Это должен понимать каждый порядочный человек. Кроме того, жить то на что-то надо. И лучше уж выгодно предложить свои способности, пока на них есть спрос, чем перебиваться с хлеба на воду.

– Скорее всего, вы правы, Александр Миронович, – не стал я упорствовать, – но меня сейчас больше волнует моё настоящее. Если даже от меня отцепятся органы, то не отцепятся те, кто всё это устроил. Иначе, как вы сами сказали, их затея потеряет смысл. И раз уж они расправились с Верой, со мной они тоже церемониться не станут. А кроме как на себя, рассчитывать мне не на кого. Вы же не приставите ко мне охрану. Я даже начинаю иногда сомневаться, действительно ли своей смертью умер отец?

– Ну, это ты уже хватил! Твой отец – публичная фигура, и инсинуации вокруг его имени неизбежны. Не будем скатываться до обсуждения желтых сплетен.

– Хорошо.

– А поберечься тебе действительно нужно. Может, переедешь ко мне за город, пока тут всё утрясётся? – предложил Пашин.

Я отказался, сославшись на то, что за меня никто мои дела не сделает: мне не хотелось никого стеснять, оказавшись, в придачу ко всему, в добровольной ссылке.

– Судя по всему, человек о котором мы говорим, очень хорошо знал отца и его личные обстоятельства. Он бывал у него дома, раз отпечатал там письмо и, вероятнее всего, появлялся с ним на людях, и вы могли его видеть, – вернулся я к разговору.

– Мог! – согласился Пашин. – Только он не рассказывал мне о своих намерениях. Да я и не припомню, чтобы Володя секретничал. У него не было на это времени. Володя был постоянно на людях. Впрочем, ты знаешь… – Пашин поднял указательный палец и кому-то задумчиво погрозил, – …было! – Александр Миронович взглянул на меня и хитро прищурил глаза. – Как-то зимой, в выходной я заехал к Володе за город по срочному делу. Володя жил один. По будням пару раз в неделю у него прибиралась его соседка по московской квартире. Других посторонних в доме он не терпел. Но мне тогда показалось, что наверху, на втором этаже, кто-то ходит. И это была не соседка, потому что ту я хорошо знаю. Бабушка всегда прислуживала нам. Я еще хотел было пошутить, но Володя занервничал, и я подумал, что ему будет неприятно. Мы уехали, а дом и ворота он запер.

– И вы не видели того человека?

– Н-нет. Может, там и не было никого. – Пашин в раздумье легонько постучал пальцем по носу. – Я тогда подумал, что ему было неловко передо мной за Валентину.

– Почему?

– Хм! Твой отец дорожил своей репутацией, а его жена недавно умерла.

– М-м-м, но почему вы думаете, что это была женщина?

– Да я вообще ничего не думаю. Мне могло показаться. – Он заложил руки за спину. – Но, если в доме кто-то остался, то вполне возможно, что я знал этого человека, или видел его, или её, – сделал он ударение на последнее местоимение, – а Володя не хотел, чтобы я знал, что у него кто-то бывает. Да, что об этом теперь говорить!

Пашин нетерпеливо помял ладонями за спиной и нахмурился.

Мы остановились перед домом приёма министерства иностранных дел, и Александр Миронович сменил тему беседы: рассказал про особняк бывшей владелицы Зинаиды Морозовой и про то, как архитектора Фёдора Шехтеля, строившего дом, отчислили из училища за прогулы.

Пашин еще раз предложил перебраться к нему за город, показав подбородком на чёрную машину, неслышно подкатившую за ним. Я снова отказался.

– Ну, смотри! Над моим предложением подумай. Мы вернёмся к этому разговору.

Мы уговорились созваниваться по мере надобности и распрощались.

16

Было еще светло, но улицы обезлюдели. После отъезда Пашина мне стало неуютно. А когда на душе тревожно, мы вспоминаем тех, кто принял в нас хоть толику участия. В арке дома я увидел телефонную будку, раскрыл записную книжку на букве «З» и набрал номер, в следующую секунду уже жалея, что поддался меланхолии: Нина несколько мгновений размышляла, как относиться к моему звонку.

– Вы в Москве? – осторожно спросила она.

– Да.

Завьялова помедлила.

– Вы становитесь популярны в определенных кругах, – со свойственной ей иронией, наконец проговорила Нина. – В редакцию приходил следователь и спрашивал про вашего отца и про вас. Что вы уже успели натворить?

– Да так! Ничего особенного! – ответил я как мог безмятежнее. Но при упоминании о следователе ладони мои покрылись липкой дрянью.

– Приезжайте! Расскажете! Не бойтесь, я не стану вызывать милицию! – с той же иронией пообещала женщина, назвала адрес и объяснила, как доехать.

Примерно через час, когда на прозрачно-синем небе задрожали первые